![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dneprovskijА вот про Колю Вяткина расскажу. И про то, как мы с ним к Евгению Александровичу Евтушенко на Пасху ездили. На правах земляков. И что из этого получилось...
Коля Вяткин - это поэт такой. Со станции Алзамай, Нижнеудинского района Иркутской области. Он старше меня на несколько лет, и к моменту описываемых событий только-только демобилизовался из армии, и собирался ехать домой - через Москву. А я его на Площади Трёх Вокзалов встретил. Он и говорит:
- Поехали, - говорит, - в гости к Евтушенко!
Здесь нужно несколько слов про самого Вяткина сказать, чтобы всё по порядку было. Коля - он как в Иркутск на творческую конференцию "Молодость. Творчество. Современность" приехал, так всех сразу же своими стихами очаровал. Стихи у него хорошими были. Тогда. А о нынешних ничего говорить не буду...
Колю в Иркутске, едва ли, не на руках носили: молод, талантлив, обаятелен, на Есенина похож... И была в нём ещё какая-то этакая провинциальная беззащитность - ей-же-Богу, на улице от машин шарахался! - что весь местный бомонд считал своей святой обязанностью Коле покровительствовать: его устроили на Восточно-Сибирскую студию кинохроники помрежем, его бесплатно селили в своих квартирах и мастерских местные писатели и художники... Колю любили богемные девицы, за Колю платили в баре Дома Актёра, друзья ссужали его деньгами... И прочее, и прочее.
На фото - Коля Вяткин. Правда, фотография - совсем крошечная - ну, что есть...
А потом Колю забрали в армию, и он служил где-то на Урале (кажется, в Перми), а потом он демобилизовался из армии, и я встретил его в Москве на Площади Трёх Вокзалов, что Комсомольская - а прежде Николаевской была. И Вяткин говорит:
- Поехали к Евтушенко!
А для меня, семнадцати- или восемнадцатилетнего, Коля Вяткин - уже литературный авторитет. А как иначе? В родном городе уже со всеми местными мэтрами и корифеями знаком, всюду вхож, все его знают - да и стихи у него - самые, что ни есть, настоящие стихи, а не графоманство какое-нибудь - вроде того, что разные школьницы-студентки на молодёжном литобъединении лопочут... Так что, раз Вяткин зовёт в гости к Евтушенко - значит, надо ехать. Мало-ли: может, Евгений Александрович его на Пасху пригласил? может, они знакомы давно?... Вернее, я не сомневаючсь, что знакомы, и что пригласил - зря, что-ли, Вяткин меня к нему в гости зовёт?!
И мы едем.
А по дороге Вяткин восторженно - а он всегда в те годы был таким, - описывает, как мы сейчас заявимся к Евтушенко, и скажем: " - Здравствуй, мол, Евгений Саныч! А мы - твои земляки, молодые сибирские поэты! Приехали, мол, Пасху Христову с тобой отпраздновать, стихи свои тебе почитать..." - и я начинаю понимать, что никакой Евтушенко нас, мягко говоря, в Переделкино не ждёт. И вообще, очень может быть, что мы сейчас никакого Евтушенко на даче не застанем...
- А ты уверен, - спрашиваю я осторожно, - что он на месте? И что наш визит будет уместен?
- Конечно! - отвечает Вяткин, - куда ж ему дется? Ведь поэты - они все там, в Переделкино, живут! Где ж им ещё жить?... И, конечно же, он нам, как родным, обрадуется: мы ему только скажем, что мы - из Иркутска, и он так обрадуется, так обрадуется!... Земляки же! Да ещё и поэты!...
А вечерняя электричка мчит нас в это самое легендарное Переделкино.
Когда мы приехали на место, выяснилось, что наша электричка в тот день была последней. Это вызвало новый прилив энтузиазма у Вяткина:
- Вот видишь, как здОрово! На последнюю электричку успели! А если бы не успели - вот было бы обидно, а? А Евгению Санычу - каково, а? В однова Пасху встречать?... Обидно же: все кругом празднуют, а ты - сидишь один-одинёшенек... А тут - мы! То-то он обрадуется-то...
...По дачному писательскому посёлку мы плутали минут сорок: уже почти стемнело, когда кто-то из редких прохожих, наконец, объяснил нам, где находится дача классика совецкой поэзии. Всё это время Вяткин читал мне то одно, то другое своё стихотворение, спрашивая, с какого лучше начать - но ответов моих не слушал, а продолжал в том духе, что в Москве ещё, специально для этого случая, купил у таксиста на вокзале бутылку водки - "...вот Евгений Саныч-то обрадуется!..." - и продолжал расписывать мне в красках, как рад будет классик тому, что в далёкой Сибири его, оказывается, не только помнят, но и любят, и читают его стихи, и даже приезжают его навестить...
Мы стоим у калитки. Вяткин нажимает на кнопку звонка, и долго-долго её не отпускает. Тишина. Затем, через некоторое время, слышны шаги. Затем калитка открывается. На пороге стоит какая-то тётка неопределённого возраста:
- Вам чего надо? - спрашивает тётка.
- Нам - к Евгению Александровичу! - радостно сообщает Вяткин, - а Вы - кто?
- Я-то - горничная, - отвечает тётка, - а вот вы - кто такие?
- А мы - молодые сибирские поэты, - всё так же радостно отвечает Вяткин, - приехали Евгений Саныча с Пасхой поздравить! Где он?
- Хозяин сейчас в бане парится, - отвечает горничная, - как выйдет, я ему о вас доложу, - и закрывает перед нашим носом калитку.
- Так Вы его там поторопите! - кричит Вяткин, - скажите, что мы его, мол, очень ждём!...
...Проходит, примерно, полчаса. А потом Коля снова начинает терзать звонок. Через некоторое время на пороге калитки снова появляется та же горничная.
-Ах, это опять - вы?! Ну, чего вам надо?
- Как это - "чего надо"?? - искренне изумляется Вяткин, - я же Вам уже говорил: мы - молодые сибирские поэты, приехали в гости к Евгений Санычу, с Пасхой его хотим поздравить! Вот - даже водку привезли! - на этих словах Коля извлекает из-за пазухи подозрительную тёмно-зелёную бутылку, купленную у таксиста возле Казанского. - Вы - что? до сих пор ему не сказали, что мы приехали, что ли?!...
- Ладно, - отвечает горничная, - сейчас я ему передам. Но у него, вообще-то, гости...
- Вы уж, поторопитесь, пожалуйста! - кричит через закрывшуюся калитку Вяткин, - а то, знаете ли, холодно стоять! - и, поворачиваясь ко мне:
- Во, видал, а?! Это называется: "жалует Царь - да не жалует псарь"!... - и, уже совершенно другим тоном:
- Нет, а нам, всё-таки, повезло! Представляешь - у него гости! Сейчас не только с Евтухом (по ходу разговора Коля, как-то, незаметно для самого себя, перестал называть классика по имени-очеству, и перешёл на эту форму обращения) - так вот, не только с самим Евтухом, но и с другими поэтами познакомимся! А вдруг, у него в гостях - Вознесенский и Рождественский? А что - нормально: собрались мужики втроём - по-русски Пасху встретить...
- Ага, - говорю, а самому уже становится смешно на предмет вяткинской наивности, - а в уголке - Окуджава на гитаре наяривает! "Очи чёрные" или "Мурку"!...
- Нет! - говорит Колька, - Окуджава чужих песен не поёт - только свои! Да и не станет Окуджава "Мурку" петь... Да что они там, уснули, что ли?!! Мы же уже замёрзли! Сколько ж можно ждать?!... - и Вяткин снова начинает жать на кнопку - а звонок в доме, судя по движениям вяткинского пальца, выдаёт какую-то загадочную морзянку.
На этот раз, дверь в доме отворилась очень быстро. А затем мы услышали шаги - и то были шаги не горничной. Явно, хозяйские шаги. Они быстро приближались к калитке.
- Ну вот, кажется - Сам! - говорит Вяткин, - дура-горничная ему сначала ничего, видимо, не сказала - а сейчас, видимо, сказала. И вот сейчас...
Калитка распахнулась. На пороге стоял. Сам. Евтушенко. Собственной персоной.
- Я-Я-Я-А-А-А-А-А!!!!!!!! - заорал Евтушенко, - Я - ПОЭТ С МИРОВЫМ ИМЕНЕМ!!!!!!!!!..... КАКОГО ЧЕРТА??????!!!!!!!!!!....... ХОДЯТ ТУТ ВСЯКИЕ!!!!!!!....... ДА - ПО КАКОМУ ПРАВУ-У-У-У-У-У??????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!........ Я ПОЗОВУ МИЛИЦИЮ-Ю-Ю-У-У-У-У!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!........... - и прочая, и прочая.
Евтушенко орал, наверное, минуты две. Потом - перестал и воззрился на нас. По-моему, он очень удивился, увидев, что мы не испугались его воплей, и вместо того, чтобы убежать, куда глаза глядят, продолжаем стоять у его калитки. И тут Вяткин, глядя своими чистыми глазами на Евтушенко, спокойно так заявляет:
- Евгений Александрович, а пока Вы тут орали, я успел бы Вам два своих новых стихотворения прочесть.
Пауза. ПАУЗА! А потом, видимо, совершенно ошеломлённый такой наглостью, Евтушенко, говорит:
-Ну-у... Читайте.
И Вяткин читает. Одно, второе... Третье. А потом переходит к сонетам.
На сонетах Евтушенко, видимо, окончательно приходит в себя, и осознаёт весь идиотизм ситуации: какие-то хулиганы сначала названивали ему в дверь, мешали общаться с гостями, потом обхамили его на пороге его собственного дома, а теперь ещё и стихи читают. А он - поэт с мировым именем - стоит, и слушает всё это. А дома, между прочим, гости, Коньячок-балычок-красная икорка... Одним словом, пора заканчивать с этим безобразием - но заканчивать интеллигентно: мы же, таки, интеллигентные люди...
И Евтушенко жестом мэтра останавливает Вяткина, и голосом мэтра хвалит стихи Вяткина, и рукой мэтра жмёт руку Вяткина, и желает Вяткину дальнейших творческих успехов, и вежливо прощается. И уходит в дом, закрыв за собой калитку.
Мы остаёмся одни на тёмной улице посёлка Переделкино, и мне смешно, и я начинаю издеваться над Вяткиным, пересказывая ему те самые картины евтушенкиного радушия по отношению к молодым сибирским поэтам, которые он рисовал передо мной всю дорогу. Но Вяткин меня не слышит: он продолжает, раз за разом, обращаясь ко мне, повторять: " - Нет, ты слышал, что он сказал?...", "Нет, а ты видел, как Евтух охренел, когда я стал сонеты читать?...", "Нет, а ты заметил, как Евтух..." - и всё в том же роде.
Мы подходим к станции. Ближайший поезд на Москву - утром...
Но на этом наша история не заканчивается. Нет, она не заканчивается - потому, что через некоторое время на горизонте появляется какая-то весёлая компания местных жителей, и направляется к нам.
- Христос Воскресе! - кричат нам, - откуда будете, ребята?
- Воистину Воскресе! - откликается Вяткин (а времени, между тем, ещё двадцать три с чем-то, суббота), - мы - молодые сибирские поэты, земляка навещали, Евгений Саныча Евтушенко...
- Ух ты! - удивляются встретившие нас местные жители, - и как там Евтух? Празднует уже, небось?...
- Евтух..., - спокойно, словно он говорит о своём приятеле с соседней улицы, отвечает Коля, - оборзел вконец: мы к нему, понимаешь, в гости - а он... - одним словом, Вяткин в красках рассказывает нашим новым ночным знакомым о нашем визите к поэту с мировым именем и классику отечественной литературы. В его изложении рассказ обрастает какими-то новыми и новыми подробностями... Или - я чего-то не заметил?...
- Эх, бедолаги вы, бедолаги!... - какая-то дама, находившаяся здесь же, в компании, раньше всех поняла, в какую же ситуацию мы встряли, - и что же, так до утра и будете куковать здесь, на перроне? Электричка на Москву пойдёт только утром... Ребята, - обращается она к своим спутникам, - надо мальчишек куда-то до утра пристроить!
- А давай их к Белке отведём, - тут же предлагает кто-то, - Белка всегда благоволит к молодым поэтам...
...И нас ведут по тёмным улицам дачного посёлка, и Вяткин читает всей честной компании - а компания, к слову, несколько навеселе - свои стихи. Те самые, что он читал Евтушенко, и разные другие. Хорошие. И тут все начинают говорить, что стихи у Вяткина - замечательные, и что его ждёт блестящее будущее. И что Евтушенко - просто, вандал и дикарь какой-то, раз не пригласил такого замечательного молодого сибирского поэта разделить с ним в эту праздничную ночь стол и кров. А потом мы оказываемся возле какой-то калитки, и все присутствующие начинают звонить в звонок и тарабанить в калитку, и кричать: " - Белка, выходи! Мы к тебе молодых сибирских поэтов привели!..."
Калитка через некоторое время открывается, и за ней появляется... действительно, Белка. В смысле, Белая Горячка во плоти. Скажу честно: много я видел пьяных женщин - но здесь было нечто, совершенно ни на что не похожее. Женщина стоит, смотрит на нас мутными глазами, и булькает... и молчит. И тут вдруг подаёт голос Вяткин. Он заявляет:
- Нет и нет! Мы у этой дамы не останемся! Пойдёмте лучше к вам!...
И во второй раз за вечер вяткинская наглость не только сходит ему с рук, но и достаточно удачно для нас оборачивается: видя, в каком есть состоянии эта самая Тётя Белка, которая, как уверяли нас, "всегда благоволит к молодым поэтам", наши новые друзья решают, что - да, так будет лучше, пойдёмте-ка, ребята, лучше, вместе с нами...
И мы вновь идём по слабо освещённым улицам посёлка, и Коля снова читает стихи, и нам уже дают отхлебнуть из горлышка какого-то креплёного вина - отчего на мартовском холоде нам сначала становится хорошо и тепло, а потом делается ещё холоднее. И нам снова дают отхлебнуть...
...А потом мы приходим на дачу к какому-то архитектору - жаль, я забыл его фамилию - и до утра мы сначала весело проводим время в хорошей кампании, а потом нас, согревшихся, хмельных и счастливых, укладывают спать на диване в какой-то комнатушке. А перед этим, когда мы только ещё пришли, и когда нас стали знакомить с хозяевами, кто-то стал представлять нас, и пересказывать историю нашего визита к Евтушенко, которую закончил словами: "...и хотели мы ребят у Беллы Ахатовны оставить ночевать - а она... ну, как обычно...".
...Когда мы утром ехали на московской электричке, Вяткин был суров и задумчив. Я думал, что это на него так весёлая ночь и пасхальное застолье действует. Но он вдруг повернулся ко мне, и с видом заговорщика, сказал:
- Старик! Никому не обязательно знать, что Ахмадулина была такой пьяной! Мы её видели - факт! И она нас, кажется, тоже видела. Поэтому, если в Иркутске мы будем говорить, что и с Ахмадуллиной мельком пообщались, то это будет чистая правда! Идёт?...
* * * * * * * * * * * * * * * *
P.S. С Николаем Вяткиным мы давным-давно уже не общаемся, хотя и живём в одном городе. и ходим по одним и тем же улицам. Нет, мы с ним не ссорились - просто, так бывает, что жизнь разводит людей в разные стороны: живя в одном городе и даже на одной улице, можно оставаться старыми знакомыми - но, при этом, жить в разных мирах. То, что он пишет сейчас, мне не нравится - но, может быть, я субъективен?... А вот то, что он писал тогда, лет двадцать назад, я до сих пор очень люблю.
Вот, к слову, одно из стихотворений той поры - кажется, одно из тех, что он читал Евтушенко:
Тёмным облаком в небо память
Поднимается, наконец.
Больше нечего нам прибавить
К странной повести двух сердец:
Церковь белая на холме -
Да увязла тропа во тьме...
...А помнишь жизнь нашу? -коврики старые,
Сумрак над лепестками свеч,
Карт гадание, дрожь гитары,
Жарко топится русская печь...
Словно бывший хозяин, потом
В полночь месяц ломился в дом.
Стылой хвоей звенел в морозы
Там, за речкой, сосновый бор -
Когда, в снег полушубок сбросив,
Я рубил на дрова забор.
И забыть ли мне, как ликовало
Это дивное солнце алое?...
Ясно было уже по нам,
Что держава трещит по швам...
Всё теперь изменилось круто.
Пльцы только лишь - без колец.
О, божественная минута
Губ слияния, и сердец!...
Дым ли в небо тебя унёс?...
Дом над речкой пошёл под снос.
Коля Вяткин - это поэт такой. Со станции Алзамай, Нижнеудинского района Иркутской области. Он старше меня на несколько лет, и к моменту описываемых событий только-только демобилизовался из армии, и собирался ехать домой - через Москву. А я его на Площади Трёх Вокзалов встретил. Он и говорит:
- Поехали, - говорит, - в гости к Евтушенко!
Здесь нужно несколько слов про самого Вяткина сказать, чтобы всё по порядку было. Коля - он как в Иркутск на творческую конференцию "Молодость. Творчество. Современность" приехал, так всех сразу же своими стихами очаровал. Стихи у него хорошими были. Тогда. А о нынешних ничего говорить не буду...
Колю в Иркутске, едва ли, не на руках носили: молод, талантлив, обаятелен, на Есенина похож... И была в нём ещё какая-то этакая провинциальная беззащитность - ей-же-Богу, на улице от машин шарахался! - что весь местный бомонд считал своей святой обязанностью Коле покровительствовать: его устроили на Восточно-Сибирскую студию кинохроники помрежем, его бесплатно селили в своих квартирах и мастерских местные писатели и художники... Колю любили богемные девицы, за Колю платили в баре Дома Актёра, друзья ссужали его деньгами... И прочее, и прочее.
На фото - Коля Вяткин. Правда, фотография - совсем крошечная - ну, что есть...
А потом Колю забрали в армию, и он служил где-то на Урале (кажется, в Перми), а потом он демобилизовался из армии, и я встретил его в Москве на Площади Трёх Вокзалов, что Комсомольская - а прежде Николаевской была. И Вяткин говорит:
- Поехали к Евтушенко!
А для меня, семнадцати- или восемнадцатилетнего, Коля Вяткин - уже литературный авторитет. А как иначе? В родном городе уже со всеми местными мэтрами и корифеями знаком, всюду вхож, все его знают - да и стихи у него - самые, что ни есть, настоящие стихи, а не графоманство какое-нибудь - вроде того, что разные школьницы-студентки на молодёжном литобъединении лопочут... Так что, раз Вяткин зовёт в гости к Евтушенко - значит, надо ехать. Мало-ли: может, Евгений Александрович его на Пасху пригласил? может, они знакомы давно?... Вернее, я не сомневаючсь, что знакомы, и что пригласил - зря, что-ли, Вяткин меня к нему в гости зовёт?!
И мы едем.
А по дороге Вяткин восторженно - а он всегда в те годы был таким, - описывает, как мы сейчас заявимся к Евтушенко, и скажем: " - Здравствуй, мол, Евгений Саныч! А мы - твои земляки, молодые сибирские поэты! Приехали, мол, Пасху Христову с тобой отпраздновать, стихи свои тебе почитать..." - и я начинаю понимать, что никакой Евтушенко нас, мягко говоря, в Переделкино не ждёт. И вообще, очень может быть, что мы сейчас никакого Евтушенко на даче не застанем...
- А ты уверен, - спрашиваю я осторожно, - что он на месте? И что наш визит будет уместен?
- Конечно! - отвечает Вяткин, - куда ж ему дется? Ведь поэты - они все там, в Переделкино, живут! Где ж им ещё жить?... И, конечно же, он нам, как родным, обрадуется: мы ему только скажем, что мы - из Иркутска, и он так обрадуется, так обрадуется!... Земляки же! Да ещё и поэты!...
А вечерняя электричка мчит нас в это самое легендарное Переделкино.
Когда мы приехали на место, выяснилось, что наша электричка в тот день была последней. Это вызвало новый прилив энтузиазма у Вяткина:
- Вот видишь, как здОрово! На последнюю электричку успели! А если бы не успели - вот было бы обидно, а? А Евгению Санычу - каково, а? В однова Пасху встречать?... Обидно же: все кругом празднуют, а ты - сидишь один-одинёшенек... А тут - мы! То-то он обрадуется-то...
...По дачному писательскому посёлку мы плутали минут сорок: уже почти стемнело, когда кто-то из редких прохожих, наконец, объяснил нам, где находится дача классика совецкой поэзии. Всё это время Вяткин читал мне то одно, то другое своё стихотворение, спрашивая, с какого лучше начать - но ответов моих не слушал, а продолжал в том духе, что в Москве ещё, специально для этого случая, купил у таксиста на вокзале бутылку водки - "...вот Евгений Саныч-то обрадуется!..." - и продолжал расписывать мне в красках, как рад будет классик тому, что в далёкой Сибири его, оказывается, не только помнят, но и любят, и читают его стихи, и даже приезжают его навестить...
Мы стоим у калитки. Вяткин нажимает на кнопку звонка, и долго-долго её не отпускает. Тишина. Затем, через некоторое время, слышны шаги. Затем калитка открывается. На пороге стоит какая-то тётка неопределённого возраста:
- Вам чего надо? - спрашивает тётка.
- Нам - к Евгению Александровичу! - радостно сообщает Вяткин, - а Вы - кто?
- Я-то - горничная, - отвечает тётка, - а вот вы - кто такие?
- А мы - молодые сибирские поэты, - всё так же радостно отвечает Вяткин, - приехали Евгений Саныча с Пасхой поздравить! Где он?
- Хозяин сейчас в бане парится, - отвечает горничная, - как выйдет, я ему о вас доложу, - и закрывает перед нашим носом калитку.
- Так Вы его там поторопите! - кричит Вяткин, - скажите, что мы его, мол, очень ждём!...
...Проходит, примерно, полчаса. А потом Коля снова начинает терзать звонок. Через некоторое время на пороге калитки снова появляется та же горничная.
-Ах, это опять - вы?! Ну, чего вам надо?
- Как это - "чего надо"?? - искренне изумляется Вяткин, - я же Вам уже говорил: мы - молодые сибирские поэты, приехали в гости к Евгений Санычу, с Пасхой его хотим поздравить! Вот - даже водку привезли! - на этих словах Коля извлекает из-за пазухи подозрительную тёмно-зелёную бутылку, купленную у таксиста возле Казанского. - Вы - что? до сих пор ему не сказали, что мы приехали, что ли?!...
- Ладно, - отвечает горничная, - сейчас я ему передам. Но у него, вообще-то, гости...
- Вы уж, поторопитесь, пожалуйста! - кричит через закрывшуюся калитку Вяткин, - а то, знаете ли, холодно стоять! - и, поворачиваясь ко мне:
- Во, видал, а?! Это называется: "жалует Царь - да не жалует псарь"!... - и, уже совершенно другим тоном:
- Нет, а нам, всё-таки, повезло! Представляешь - у него гости! Сейчас не только с Евтухом (по ходу разговора Коля, как-то, незаметно для самого себя, перестал называть классика по имени-очеству, и перешёл на эту форму обращения) - так вот, не только с самим Евтухом, но и с другими поэтами познакомимся! А вдруг, у него в гостях - Вознесенский и Рождественский? А что - нормально: собрались мужики втроём - по-русски Пасху встретить...
- Ага, - говорю, а самому уже становится смешно на предмет вяткинской наивности, - а в уголке - Окуджава на гитаре наяривает! "Очи чёрные" или "Мурку"!...
- Нет! - говорит Колька, - Окуджава чужих песен не поёт - только свои! Да и не станет Окуджава "Мурку" петь... Да что они там, уснули, что ли?!! Мы же уже замёрзли! Сколько ж можно ждать?!... - и Вяткин снова начинает жать на кнопку - а звонок в доме, судя по движениям вяткинского пальца, выдаёт какую-то загадочную морзянку.
На этот раз, дверь в доме отворилась очень быстро. А затем мы услышали шаги - и то были шаги не горничной. Явно, хозяйские шаги. Они быстро приближались к калитке.
- Ну вот, кажется - Сам! - говорит Вяткин, - дура-горничная ему сначала ничего, видимо, не сказала - а сейчас, видимо, сказала. И вот сейчас...
Калитка распахнулась. На пороге стоял. Сам. Евтушенко. Собственной персоной.
- Я-Я-Я-А-А-А-А-А!!!!!!!! - заорал Евтушенко, - Я - ПОЭТ С МИРОВЫМ ИМЕНЕМ!!!!!!!!!..... КАКОГО ЧЕРТА??????!!!!!!!!!!....... ХОДЯТ ТУТ ВСЯКИЕ!!!!!!!....... ДА - ПО КАКОМУ ПРАВУ-У-У-У-У-У??????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!........ Я ПОЗОВУ МИЛИЦИЮ-Ю-Ю-У-У-У-У!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!........... - и прочая, и прочая.
Евтушенко орал, наверное, минуты две. Потом - перестал и воззрился на нас. По-моему, он очень удивился, увидев, что мы не испугались его воплей, и вместо того, чтобы убежать, куда глаза глядят, продолжаем стоять у его калитки. И тут Вяткин, глядя своими чистыми глазами на Евтушенко, спокойно так заявляет:
- Евгений Александрович, а пока Вы тут орали, я успел бы Вам два своих новых стихотворения прочесть.
Пауза. ПАУЗА! А потом, видимо, совершенно ошеломлённый такой наглостью, Евтушенко, говорит:
-Ну-у... Читайте.
И Вяткин читает. Одно, второе... Третье. А потом переходит к сонетам.
На сонетах Евтушенко, видимо, окончательно приходит в себя, и осознаёт весь идиотизм ситуации: какие-то хулиганы сначала названивали ему в дверь, мешали общаться с гостями, потом обхамили его на пороге его собственного дома, а теперь ещё и стихи читают. А он - поэт с мировым именем - стоит, и слушает всё это. А дома, между прочим, гости, Коньячок-балычок-красная икорка... Одним словом, пора заканчивать с этим безобразием - но заканчивать интеллигентно: мы же, таки, интеллигентные люди...
И Евтушенко жестом мэтра останавливает Вяткина, и голосом мэтра хвалит стихи Вяткина, и рукой мэтра жмёт руку Вяткина, и желает Вяткину дальнейших творческих успехов, и вежливо прощается. И уходит в дом, закрыв за собой калитку.
Мы остаёмся одни на тёмной улице посёлка Переделкино, и мне смешно, и я начинаю издеваться над Вяткиным, пересказывая ему те самые картины евтушенкиного радушия по отношению к молодым сибирским поэтам, которые он рисовал передо мной всю дорогу. Но Вяткин меня не слышит: он продолжает, раз за разом, обращаясь ко мне, повторять: " - Нет, ты слышал, что он сказал?...", "Нет, а ты видел, как Евтух охренел, когда я стал сонеты читать?...", "Нет, а ты заметил, как Евтух..." - и всё в том же роде.
Мы подходим к станции. Ближайший поезд на Москву - утром...
Но на этом наша история не заканчивается. Нет, она не заканчивается - потому, что через некоторое время на горизонте появляется какая-то весёлая компания местных жителей, и направляется к нам.
- Христос Воскресе! - кричат нам, - откуда будете, ребята?
- Воистину Воскресе! - откликается Вяткин (а времени, между тем, ещё двадцать три с чем-то, суббота), - мы - молодые сибирские поэты, земляка навещали, Евгений Саныча Евтушенко...
- Ух ты! - удивляются встретившие нас местные жители, - и как там Евтух? Празднует уже, небось?...
- Евтух..., - спокойно, словно он говорит о своём приятеле с соседней улицы, отвечает Коля, - оборзел вконец: мы к нему, понимаешь, в гости - а он... - одним словом, Вяткин в красках рассказывает нашим новым ночным знакомым о нашем визите к поэту с мировым именем и классику отечественной литературы. В его изложении рассказ обрастает какими-то новыми и новыми подробностями... Или - я чего-то не заметил?...
- Эх, бедолаги вы, бедолаги!... - какая-то дама, находившаяся здесь же, в компании, раньше всех поняла, в какую же ситуацию мы встряли, - и что же, так до утра и будете куковать здесь, на перроне? Электричка на Москву пойдёт только утром... Ребята, - обращается она к своим спутникам, - надо мальчишек куда-то до утра пристроить!
- А давай их к Белке отведём, - тут же предлагает кто-то, - Белка всегда благоволит к молодым поэтам...
...И нас ведут по тёмным улицам дачного посёлка, и Вяткин читает всей честной компании - а компания, к слову, несколько навеселе - свои стихи. Те самые, что он читал Евтушенко, и разные другие. Хорошие. И тут все начинают говорить, что стихи у Вяткина - замечательные, и что его ждёт блестящее будущее. И что Евтушенко - просто, вандал и дикарь какой-то, раз не пригласил такого замечательного молодого сибирского поэта разделить с ним в эту праздничную ночь стол и кров. А потом мы оказываемся возле какой-то калитки, и все присутствующие начинают звонить в звонок и тарабанить в калитку, и кричать: " - Белка, выходи! Мы к тебе молодых сибирских поэтов привели!..."
Калитка через некоторое время открывается, и за ней появляется... действительно, Белка. В смысле, Белая Горячка во плоти. Скажу честно: много я видел пьяных женщин - но здесь было нечто, совершенно ни на что не похожее. Женщина стоит, смотрит на нас мутными глазами, и булькает... и молчит. И тут вдруг подаёт голос Вяткин. Он заявляет:
- Нет и нет! Мы у этой дамы не останемся! Пойдёмте лучше к вам!...
И во второй раз за вечер вяткинская наглость не только сходит ему с рук, но и достаточно удачно для нас оборачивается: видя, в каком есть состоянии эта самая Тётя Белка, которая, как уверяли нас, "всегда благоволит к молодым поэтам", наши новые друзья решают, что - да, так будет лучше, пойдёмте-ка, ребята, лучше, вместе с нами...
И мы вновь идём по слабо освещённым улицам посёлка, и Коля снова читает стихи, и нам уже дают отхлебнуть из горлышка какого-то креплёного вина - отчего на мартовском холоде нам сначала становится хорошо и тепло, а потом делается ещё холоднее. И нам снова дают отхлебнуть...
...А потом мы приходим на дачу к какому-то архитектору - жаль, я забыл его фамилию - и до утра мы сначала весело проводим время в хорошей кампании, а потом нас, согревшихся, хмельных и счастливых, укладывают спать на диване в какой-то комнатушке. А перед этим, когда мы только ещё пришли, и когда нас стали знакомить с хозяевами, кто-то стал представлять нас, и пересказывать историю нашего визита к Евтушенко, которую закончил словами: "...и хотели мы ребят у Беллы Ахатовны оставить ночевать - а она... ну, как обычно...".
...Когда мы утром ехали на московской электричке, Вяткин был суров и задумчив. Я думал, что это на него так весёлая ночь и пасхальное застолье действует. Но он вдруг повернулся ко мне, и с видом заговорщика, сказал:
- Старик! Никому не обязательно знать, что Ахмадулина была такой пьяной! Мы её видели - факт! И она нас, кажется, тоже видела. Поэтому, если в Иркутске мы будем говорить, что и с Ахмадуллиной мельком пообщались, то это будет чистая правда! Идёт?...
* * * * * * * * * * * * * * * *
P.S. С Николаем Вяткиным мы давным-давно уже не общаемся, хотя и живём в одном городе. и ходим по одним и тем же улицам. Нет, мы с ним не ссорились - просто, так бывает, что жизнь разводит людей в разные стороны: живя в одном городе и даже на одной улице, можно оставаться старыми знакомыми - но, при этом, жить в разных мирах. То, что он пишет сейчас, мне не нравится - но, может быть, я субъективен?... А вот то, что он писал тогда, лет двадцать назад, я до сих пор очень люблю.
Вот, к слову, одно из стихотворений той поры - кажется, одно из тех, что он читал Евтушенко:
Тёмным облаком в небо память
Поднимается, наконец.
Больше нечего нам прибавить
К странной повести двух сердец:
Церковь белая на холме -
Да увязла тропа во тьме...
...А помнишь жизнь нашу? -коврики старые,
Сумрак над лепестками свеч,
Карт гадание, дрожь гитары,
Жарко топится русская печь...
Словно бывший хозяин, потом
В полночь месяц ломился в дом.
Стылой хвоей звенел в морозы
Там, за речкой, сосновый бор -
Когда, в снег полушубок сбросив,
Я рубил на дрова забор.
И забыть ли мне, как ликовало
Это дивное солнце алое?...
Ясно было уже по нам,
Что держава трещит по швам...
Всё теперь изменилось круто.
Пльцы только лишь - без колец.
О, божественная минута
Губ слияния, и сердец!...
Дым ли в небо тебя унёс?...
Дом над речкой пошёл под снос.
